Атмосфера детства и юности навсегда остается с нами. Создавала ее, наряду с ежечасными событиями, и та обстановка, влиянию которой мы неотвратимо подвержены. Ее можно назвать "эстетикой быта", а можно и проще – немым, безмолвным, но и красноречивым окружением, влияющим на наше сознание, помыслы и даже ход самих мыслей.
В городской архитектуре, помимо ее "фасадной", презентационной, части, есть и часть, менее заметная общему взгляду. Назовем ее "точечной", скрытой в переулках города, а то и вовсе затерянной в его множественных фрагментах. В отличие от архитектуры главных магистралей, представленной на широком пространстве, позволяющем взору видеть частное как важный элемент общего пейзажа, "точечная" архитектура горожанам ближе и понятней – прежде всего по причинам ощущений и переживаний, связанных с особой причастностью к духовному обитанию. Ближе к традиции жить и общаться под воздействием неистребимой привычки к ассоциативному мышлению, характерному для изобретательного и беспокойного воображения.
Вот этот снимок, снятый в июне 2005 года на моей, родной до боли, Серебряной улице, представляет именно такую ценность, не говоря о его самобытных достоинствах. Всего один кадр – как воспоминание о годах, оставшихся в прошлом, пусть и будоражат они сознание по сей день голосами соседей, футбольными баталиями на узкой улице, застольями, образами знакомых торговцев мороженым и редкими драками в те дни, когда кому-то не хватало ума исчерпать конфликт вовремя найденными правильными словами.
Но те слова забыты, как забыты и многие обстоятельства, которые приводили к выяснению отношений. Зафиксирована зато памятью и сознанием сама аура, окружавшая нас. Она сохранилась еще и благодаря зримым чертам зданий, обладающих магией художественной привлекательности. Пусть это и небогатые украшениями изыски, но они напоминают о многом. Горельефы, их всего два или три, лепные узорчатые безделицы, балконные опоры, вертикальные линии, напоминающие стройность древнеримских колонн. Разрозненные элементы, объединенные в дорогие сердцу фрагменты, воскрешающие прежние дни.
Отступление первое
На первом этаже дома жил Бондо Месхи. Он работал в МВД, почти никогда на улице не появлялся, и в лицо мы его мало знали. Уходил рано, возвращался поздно. Но мы относились к нему с особым почтением. Не потому, конечно, что он носил погоны. Бондо был двоюродным братом Михаила Месхи, кумира всей страны, и особенно тех, кто был без памяти влюблен в футбол. Однажды мы пережили самый настоящий шок, когда радости нашей не было предела. Под балконом остановилась "Волга" с номером "85-11", а она принадлежала футбольному кудеснику Мише Месхи, на майке которого значились те самые две единицы. Мы были изумлены торжественностью счастливого момента. Левый крайний тбилисского "Динамо", а он был для нас небожителем, примерно в семь вечера вошел в этот самый подъезд, а мы, оторопевшие мальчишки, собрались у окон дома Бондо набрав в рот воды пытались услышать голоса, которые обещали интересные новости. С любопытством напрягая слух, мы старались услышать хоть что-то о футбольных тайнах Месхи, но ничего так и не узнали. Через два часа "Волга" с нашим кумиром уехала. И внезапно порожденное чудо также вмиг и исчезло.
Интересно бы знать, как начали утверждаться новые художественные формы в пределах нашего обитания?
Как возникли черты барокко, готики и ампира, орнаментальные фасады и узорчатые балкончики, легко парящие над нами арки и поддерживающие своды здания атланты? Как появлялись в прежние эпохи парадные подъезды — мраморные, с зеркалами, лепными бронзовыми купидонами, стенами, разрисованными руками взволнованных творческой страстью живописцев? Как возникали у нас улицы, сады, театры, банки и гостиницы, памятники искусства, отмеченные даром зодчих придавать их линиям изысканность, а функциональной стороне— комфорт.
И все это было выражено в духе эстетики, взявшей архитектурный разгон в далеком прошлом и в совершенно разных странах — от Италии, а еще точнее — Венеции с ее ажурностью позднего средневековья, деятельной Германии, викторианской Англии и до Ирана с его никогда не утомляющей поэтической негой, или Индии, инкрустированной мозаикой драгоценных сокровищ.
Тбилиси все это видел, изучал, примерял на себе, отбирая то, что подходит, то, что в ладах с его историей и самоценностью. Не притесняя собственные черты, не слишком обольщаясь роскошью далеких городов. Создавал свой особый мир и свой быт, соответствующий той жизни, которая была по душе именно ему. И сегодня мы вновь убеждаемся, что старые дома выглядят словно аристократы, отчасти утратившие шарм, но сохранившие достоинство и честь. Они по-прежнему привлекательны и, бесспорно, притягательны, продолжая учить нас тому, как важно жить в атмосфере высокой эстетики, чтобы испытывать на себе благотворное влияние духа старины – живого и облагораживающего.
Отступление второе
Балкон – тот самый, на котором горделиво восседала тетя Фрида в теплые весенние дни. Она общалась с этой "смотровой вышки", с этой точки для наблюдений за жизнью, со всеми, кто попадал в поле ее зрения, и почти со всеми одновременно. Она была жизнерадостным человеком – до того дня, когда ее сын Яша успел остановить "Победу" послевоенного выпуска на набережной недалеко от Воронцовского моста. Успел, чтобы не столкнуться с другими автомобилями. Сердечный приступ лишил его жизни в расцвете лет, а тетю Фриду — единственного сына. Первыми тягостную картину – голова, упавшая на рулевое колесо, – увидели автоинспекторы. Они открыли двери и почти сразу поняли, что водитель уже ничего объяснить не мог.
… Разговоры о евроинтеграции Грузии начали как-то постепенно затихать по мере того, как в европейских столицах стали проявлять к нашему обществу отношение, очень похожее на нечто вроде пренебрежения. Возникает вопрос: когда же мы были ближе к Европе? Не тогда ли, когда жили в Тифлисе рафинированные люди, воспитанные в европейской традиции благодаря влиянию российских культурных кругов и прямому влиянию европейской универсальной моды, люди, уважавшие более всего на свете своих горожан вкупе с местными обычаями, родными местами и заповедными уголками? И не влияет ли нынешняя готовность нашей политической элиты к ломке Традиции, готовность, характерная для своекорыстных низов, людей с озлобленной прямолинейной памятью, не влияет ли она на все вокруг самым пагубным образом — включая традицию архитектурного равновесия, отражающую возникновение тифлисского мира на объединенном фундаменте европейского шарма с восточным орнаментальным духом? Не сказывается ли на устойчивости и неповторимости этого самого необычного многовекового городского феномена?
Вопросы эти правомерны настолько же, насколько уместна необходимость хранить в памяти печальный опыт минувших лет, оставивших на облике города кровоточащие, не скоро зажившие и вовсе не затянувшиеся раны.
Отступление третье
Из окна на втором этаже напротив нашего дома почти ежедневно раздавались крики. Начинались они всякий раз почему-то в полдень. Скандальные разборки 30-летнего Абуси с матерью и крикливой сестрой имели принципиальную причину: он хотел жениться, вопреки "предписаниям" Ветхого завета, на любимой женщине, которую не признавала его мать. Выяснение отношений продолжалось несколько месяцев. Потом Абуси ушел из дома и больше не вернулся. И никто не знал и так и не узнал, где он мог находиться. Милиция помочь не смогла. Мать через несколько лет умерла от горя.
Активнее других искал его Ачико Хаиндрава. Не потому только, что был привязан к Абуси, который был старше него на 15 лет. Но и потому, что жалел его мать. Ачико неважно играл в футбол, но бегал быстрее нас всех, и никто не мог понять, как у него это получается. Менее всего он был похож на легкоатлета. Коренастый, склонный к полноте, задиристый мальчишка. Но шестьдесят метров от одного телеграфного столба до другого он пробегал с удивительной стремительностью. Однажды догнал вора, вытащившего у его брата из кармана деньги, но тот его слегка порезал ножом, и тогда вора остановил ударом в челюсть боксер Осипов, который жил во дворе тети Фриды. Осипову помог Сема, повисший у вора на шее. Он, Сема, впоследствии какое-то время пел в Венской опере – как артист миманса, изображая то одного из воинов фараона, то одного из друзей Дона Хозе, а то кого-то еще. А начал петь после появления фильма "Песнь о первой любви", после чего отправился постигать секреты вокала в соседний двор к специалисту по имени Мария Константиновна и в чем-то преуспел.
…У каждого города – свои градостроительные традиции. Для возведения Петербурга, скажем, пришлось привлекать иностранных архитекторов, как и местных – из бывших переселенцев. Монферран, Тома де Томон, Растрелли и другие. Когда же Тбилиси вошел в состав империи, возникла необходимость придать этому южному форпосту российского самодержавия, политическому, торгово-экономическому и культурному центру Кавказа, служившему России оборонительным буфером и плацдармом для наступлений в южном направлении, соответствующий функциональный и эстетический облик.
Так Тбилиси и застраивался в европейском стиле – от Дворцового проспекта до Михайловского. Этот "дворцов застывший плац-парад", подкупающий радующими взор архитектурными выделками, ажурными рядами каменных изваяний и отточенными орнаментами, пленяет горожан и уводит во времена, когда господствовали правила хорошего тона. Дома эти принадлежали видным горожанам, зачастую тем, что сами создавали неповторимый облик Тбилиси, либо их потомкам, со временем изгнанным из собственных квартир. Известно, кроме того, что у Тифлиса всегда, точнее поначалу, явно был выражен сегмент восточного характера. Он остался, взаимодействуя с европейским и сохранив разнообразие духа и исторического стиля города.
…Короче говоря, мы нередко ходили и в театры, включая оперный, выстроенный итальянским зодчим Клаудио Скудиери. В Грибоедовский или более роскошный по обустройству фасада и интерьера – Руставелевский, сооруженный российским зодчим Константином Татищевым. Но чаще все-таки в оперный, и тогда мы действительно находились в Европе.
А когда шли в духан, то это уже был сугубо тбилисский "призыв", и там было порой не до хороших манер. Когда в концертном зале слушали Генделя, Моцарта или Брамса, то снова возвращались в Европу, а потом спешили в баню и по-прежнему оказывались на "азиатском побережье" города. Потом оставались наедине с печалью нашего дудуки, а днем позже шли в музей полюбоваться картинами фламандцев. И так колесим до сей поры из Азии в Европу и обратно, никуда не выезжая, оставаясь в родном городе и благодаря судьбу. Оставаясь в Тбилиси и находясь одновременно в различных состояниях, посещая эпохи, постигая характеры, узнавая привычки, дивясь обилию лиц, умельцев и ленивцев, человеческих типов, разнообразному умению потомков пряного и беспокойного города.
Тбилиси, получается так, есть специфический и ароматный синтез эпох и наций, продукт возникшего давно сообщества – очень пестрого и разного, но и единого в этой "разности" – притом специфического и душистого этнического коктейля, необыкновенного по вкусу и по внутренней крепости.
Редьярд Киплинг восклицал:
"О, Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И вместе они не сойдут,
Пока не предстанут небо с землей
На страшный Господень суд!"
В мировоззренческом смысле, разделяющем эти миры, так оно и есть, видимо. Но в Тбилиси они сошлись, соседствуют и не враждуют, понимая друг друга. Гармония духа исключила антагонизм мысли.
На очень разные размышления может навести одна-единственная фотография, сделанная на улице в самом центре твоего Города. У дома, где ты рос и жил. Жил, не все понимая, но многое запоминая…
