Сегодня я хочу рассказать историю моей знакомой семьи — о традициях, которые все-таки можно менять.
Ранним субботним утром на кухне сидели Полад и Гюльтекин, пили чай. Из окна открывался умиротворяющий вид на просторный ухоженный двор, по периметру которого росли вишни. Чуть подальше сад и огород. Слева от дома курятник. Справа гараж с новеньким Опелем. Везде чистота: что в большом двухэтажном доме, что в просторном дворе, ничего лишнего, все на своих местах. Именно про такое положение дел принято говорить – "дом – полная чаша". И это было именно так. Мамедовы в Болниси далеко не последние люди.
Душа Гультекин отдыхала, обозревая плоды рук ее семьи. Когда тебе за 40 и медленными неслышными шагами подкрадывается увядание, зато рядом человек, которого ты, может быть, никогда не любила, но уверена в нем, как в самой себе, приятно вот так, субботним утром, пить вторую чашку заваренного по особому методу чая из армуду и не спеша обсуждать текущие дела.
Полад попросил:
— Налей еще!
Гюльтекин налила ему уже третью чашку. Разговор шел об их младшей дочери Адиле – отцовой любимице. Гюльтекин обожала всех четверых детей – трех сыновей-погодков, но младшую, бусинку Адилю, любила особенной болезненной любовью. Любой девочке в жизни в сто раз труднее, чем мужчине: много терпеть, много прощать, а еще больше – прятать в своем сердце на самое дно, так, чтобы никто, ни одна живая душа на свете не могла догадаться. Такова семейная жизнь. Другого не дал Аллах женщине для счастья. Как знать, какой муж попадется, в какую семью войдет, как ей придется жить за чужими дверями, куда ей, матери, путь будет почти закрыт.
Шестнадцатилетнюю Гюльтекин выдали замуж за Полада против ее воли. Их отцы дали друг другу слово и в назначенный день поженили детей. Гюльтекин так благоговела перед отцом, что даже не посмела сказать, что ей до дрожи в коленях нравился их сосед, ее одногодок, Рагим. Но его семья чем-то не понравилась отцу Гюльтекин. Или их прадеды где-то что-то не поделили. Точно уже и не вспомнишь. Одним словом, даже и мечтать о ее сыне, высоком, смуглом Рагиме, который хоть и был на хорошем счету в Болниси, бессмысленно.
Полад, невысокий, плотный 26-летний парень, со сросшимися бровями, Гюльтекин никак не нравился. Вообще. В целом и в частности.
— Если бы на земле остался только один Полад, и то бы я за него замуж не вышла! – думала Гюльтекин, плача в подушку.
Но слово есть слово. Матери Гюльтекин тоже не посмела бы рассказать о своих чувствах. Даже сейчас, будучи взрослой замужней женщиной, она побаивалась ее, крикливую страдалицу. И у нее жизнь тоже была не пахлава.
Так, из-за стеснительного, робкого характера и оказалась Гультекин собственностью и тенью Полада. По достатку обе породнившиеся семьи были примерно одинаковы. Но за Гюльтекин был еще особый плюс – редкая величавая красота. Точеные черты лица, печальные миндалевидные глаза, тонкие брови вразлет и благородный небольшой нос. Как-то проезжий художник попросил разрешения портрет нарисовать, но родня не дала, от греха подальше. Мало ли что у художников этих в голове. Нарисует одно, а потом дома у себя пририсует другое. И выйдет эта, голая которая, развалясь в Эрмитаже находится. Тьфу, чтоб глаза ее не видели, а уши не слышали. Харам (грех – прим. авт.) это все.
Вначале было Гюльтекин особенно тяжело, и физически, и морально. Но потом все это сгладилось, стерпелось и слюбилось. Чем дальше уносила их река жизни, тем легче становилось. Даже много положительного находила в своем муже Гультекин. Он честный, никогда не обманет ни своего, ни даже неверного. Очень добрый, может последнюю копейку отдать нуждающемуся. Это он в свекра пошел. Помнится, наняли они мастеров новый забор поставить и старик велел Гюльтекин, тогда еще только вошедшей в его дом невестке, накормить их до отвала. На удивленный взгляд ответил мудро: "Пусть глаза их будут сыты! Не должен никто выйти из твоего дома голодным".
Добрый Полад, спору нет, но и он может сказать колкое обидное слово. Но главное, конечно, он богобоязнен. И Аллах, сердцеведец, благословил их хорошими детьми. И хотя иногда бывали между супругами конфликты, но сейчас, спустя столько лет, не это иногда ранило души. Все же казалось, что с Рагимом было бы все по-другому. Хотя кто его знает…
За 25 лет замужества было много разного, чего она никому не пожелала, но пройти — прошла.
Пришла как-то ее мать в гости, дочь и внуков проведать. А Гюльтекин только что стирку закончила, одежду младшего сына из отбеливателя достала. Свекровь тут как тут, хочется же свою власть показать и ценным указанием блеснуть:
— Почему ты полоскать не несешь?
— Воды нет, — отвечает Гюльтекин вполне почтительно, глаз не поднимая. – Вода же по графику.
— А ты к речке пойди. Не ленись.
— В речке вода грязная, из нескольких туалетов туда грязь сливают, – объясняет без вины виноватая.
Свекровь губы надула и сватье своей жалуется:
— Вот видишь, как она со мной разговаривает? Всегда так отвечает.
Мать тут же схватила лежащий в углу веник и отходила Гюльтекин, мать двоих детей на тот момент, по пятой точке.
И сказать ничего нельзя. Уважение к старшим в подкорке головного мозга крепко сидит. Легче себе язык откусить.
И свекровь, чтоб еще больше показать себя страдающей, взяла оставшиеся вещи и демонстративно пошла к реке их полоскать. Повозила белье туда-сюда, расставив варикозные ноги, и невыжатое, стекающее грязной водой, на веревку повесила. Тут как раз старшая золовка заходит. Еще тот незваный командир – генералиссимус. И сразу с порога на Гюльтекин напала:
— Чего такую грязь повесила? Когда же ты стирать научишься? Люди что скажут?
Молчит Гюльтекин, а внутри все кипит от несправедливости, на свою мать смотрит, а та тоже сидит с поджатыми губами и не думает дочь защитить.
Много чего похожего было. Обидного, больного… Умирала свекровь на руках у Гюльтекин с ее именем на устах и извинения просила: "Лучше тебя никого нет!"
С золовками тоже было всякого-разного, полной чашей. Много лет терпела и глотала Гюльтекин, потом восстала. Откинула все реверансы и прямо сказала самой старшей: "Как ты со мной, так и я с тобой буду!". Перестала ей чай подавать и здороваться.
И, удивительное дело, золовка изменила свое отношение на в корне противоположное. Теперь при встречах целует, обнимает и ангелом называет. Ну да что дурное вспоминать. Обиды надо на воде записывать, а добро, будь оно хоть размером в чесночный зубок, — на граните высекать.
И теперь Адиля занимала мысли Гюльтекин. Все сыновья Гюльтекин закончили институты, младший доучивался на последнем курсе, поэтому вопрос о поступлении Адили даже не стоял. Чем она хуже других девушек в Болниси? И Полад без звука оплатил нужных репетиторов и дочь-последыш поступила, куда хотела — на экономический.
Учиться ей нравилось. Новые друзья, новый мир. Пришлось снимать ей комнату в Тбилиси, чтоб не тратить в день по три часа на дорогу в институт. Это решение тоже стоило многочасового семейного совета, но после многих страстей, все же увенчалось успехом. Отец лично выяснил, насколько морально-устойчива хозяйка, нет ли рядом подозрительных парней. Братья периодически наезжали к сестре, всячески показывая, что вот они, защита и опора – в полной боевой готовности, если что.
Город таил в себе еще массу соблазнов. Вот недавно позвали одногруппники Адилю в бар. Она позвонила спросить разрешения:
— Мама, можно я пойду вместе со всеми? Ну пожалуйста!
Гюльтекин разрешила на свою голову. Случайно услышал об этом младший сын, тут же сел за руль и погнал в Тбилиси на бешеной скорости. Что люди скажут, если узнают, что их Адиля поет под караоке с этими бесстыдниками. Кто ее потом замуж возьмет?
Гюльтекин только и молила Аллаха, чтоб обошлось без шума и не выволок бы он сестру оттуда за косы.
Услышал ее Всемилостивый, да будет имя его благословенно. Приехали оба домой скоро и без ругани.
На радостях Гюльтекин прочла суру из Корана. Ту, что знала с детства наизусть — АльФатиха. Гюльтекин, хоть и была верующая, но намаз и гусул (1) по лености совершала далеко не всегда. В чем и укоряла себя в глубине души и повторяла:
— Аллах меня ряхмин гялсин (2).
Ибо главное в этой жизни — смирение. Недаром слово "ислам" в переводе с арабского значит "покорность".
Тем временем в разговор влезла старшая золовка Баяз. И до всего-то ей, 60-летней, дело есть.
— Для нашей Адили хороший вариант — моего троюродного брата свояк. И парень хороший, и семья приличная. В Баку квартиру имеют. Или взять нашего соседа Наиля. Правда, этот на 17 лет старше, зато все при нем. Обоим наша Адиля нравится. Их женщины со мной говорили.
Тема была запретная и Полад нахмурился. Он мог часами обсуждать предстоящую женитьбу старшего сына, а про дочку отмалчивался. Пусть у женихов и их отцов голова болит. Но против старшей сестры тоже идти было не с руки.
Гультекин рассматривала отражение мужа в начищенном до блеске самоваре, избегая встречаться с ним глазами. Она-то точно знала, что Адиля любит своего одноклассника, и это у них давно и взаимно. Но, как назло, семья не очень состоятельная и муж будет против этого брака.
Все же собралась с духом и сказала:
— Оба твои варианта не годятся для нашей дочки.
Полад удивленно посмотрел на жену. Она протестовала крайне редко, но в итоге все равно смирялась с его волей.
— Ай гыз (3). Моя сестра плохо не посоветует. Я тоже об этом думал.
Гюльтекин опять уперлась взглядом в антикварный самовар. Ей было трудно объяснить мужу само собой разумеющееся. Не хватало практики. Любой подсознательно назревающий скандал гасился ее смирением.
Полад тоже перечислил плюсы возможных женихов.
Гультекин унеслась мыслями далеко, в ее счастливое детство. Точно такой же самовар был у ее бабушки, матери отца. Ее звали Валида. Человек – легенда в своем роде. Весь Болниси ее знал и удивлялся ее смелости.
Встала перед глазами до боли знакомая картина. Их старый сад, низенький столик под разлапистой сиренью и они все, пятеро внуков, пьют чай из самовара. Валида–ханум наливает каждому из них пиалу и протягивает. На столике сушки, кусковой сахар и редкая по тем временам вещь – арбузное варенье. Так и осталось в памяти, отпечаталось – крепкий чай, кусок сахара в смуглой руке и непередаваемый аромат свеже-распустившейся сирени в конце апреля. Вкус детства.
История бабушки была единственной и неповторимой на всю округу. Ее тоже в 15 лет выдали замуж. Примерно через год после свадьбы ее муж попал в тюрьму на несколько лет. Его сын, отец Гюльтекин, родился уже без него. И вдруг кто-то принес новость: муж Валиды с кем-то изменил ей в тюрьме. Исправно носившая передачи, обманутая жена перестала это делать и, невиданное дело, подала на развод. Как ее ни отговаривали родственники, Валида была непреклонна:
— Неверный в малом, неверен в большом. Мне такой не нужен.
Муж потом, отсидев свой срок, вернулся в село, пытался помириться, увидеть сына, но Валида была, как скала:
— Такой отец моему сыну не нужен. Ты его не увидишь!
Да еще, невиданное дело, устроилась сторожем в колхоз и ходила всюду с дробовиком.
На все попытки соседей и родственников поговорить неторопливо поглаживала приклад двустволки, и предложения о мирном урегулирования конфликта тут же засыхали на корню.
И таки сдержала свое слово. Отец Гюльтекин увидел своего непутевого отца только став совершеннолетним.
И сейчас, вспомнив всю эту эпопею с непримиримой за свою поруганную честь бабушкой, как-то сам собой напросился припозднившийся вывод: как себя поставишь, так к тебе и относиться будут. Гюльтекин впервые в жизни сказала твердо своему мужу и старшей золовке:
— Адиля выйдет замуж за того, кого она любит.
Полад начал злиться. Подобный тон жены был неслыханным бунтом на корабле:
— Вар йохна няйлят! (4)
Это выражение означало гнев.
Но Гюльтекин повторила нетерпящим возражений тоном:
— Я не дам поломать дочери жизнь. Я все сказала.
Полад смотрел на жену во все глаза и не знал, что сказать. Как-то сразу стало ясно, что ее не переспорить. И он впервые в жизни переменил свое мнение:
— Пусть будет так. Видно, что-то надо менять. Ей жить, ей решать. Чтоб не сказала, мне отец жизнь испортил…
Как ни странно и золовка тоже не стала спорить и указывать Гюльтекин, кто должен молчать и почему. Видно, дело к старости, а с ней и мудрость не за горами. Только слепой не видит, что жизнь течет и меняется.
Примечание
1. Гусль (гусл, гусул) — в исламе акт полного очищения тела путём ритуального омовения. В отличие от вуду (неполного омовения), гусль предполагает омовение не только рук, ног и лица, но и всего тела. Гусль совершают в тех случаях, когда выполнения ритуала вуду недостаточно, чтобы очистить тело (после различных осквернений (джанаба), тяжелой болезни, трудной дороги и так далее).
Нама́з — каноническая молитва, один из пяти столпов ислама. Молитвы первых мусульман состояли в совместном громком произнесении формул единобожия и возвеличения Аллаха.
2. Боже, милостив буди мне грешной.
3. Хватит (аз.)
4. Чтоб все твое пропало.
